Подытоживая недавние дебаты ученых о международном праве, применимом в кибервойне, хотелось бы поделиться некоторыми соображениями. Ведь мир уже достаточно давно шагнул в бездну информационно-коммуникационного противостояния. Более двадцатилетия мы живем в эпоху кибервойны. И теперь мы всё яснее осознаем те губительные последствия для цивилизации, которые таит в себе враждебное применение силы в киберпространстве. Наиболее фундаментальные гуманитарные ограничения материальной войны описаны в наших нетленных юридических хартиях «права Гааги и Женевы». Но в них нет регламентации информационно-мыслительных явлений, которые нельзя описать с помощью материальных правил ведения войн. И это вызывает юридическое замешательство. Мы еще не вполне понимаем как, нематериальное киберсознание может нарушать межгосударственный мир. Однако самые интересные правовые проблемы возникают именно там, где встречаются новые явления, где они сопрягаются друг с другом, складываются и действуют вместе.
В этой связи хотелось бы отметить весьма интересный документ Таллиннское наставление НАТО по международному праву, применяемому в кибервойне (2013).[1] В кругах российских экспертов обычно принято сходу отвергать или критиковать подобные документы. Однако я придерживаюсь совершенно противоположной точки зрения. На мой взгляд, его авторы-разработчики – это большой коллектив авторитетных специалистов и, прежде всего глав. редактор проекта профессор М.Н.Шмитт из Военно-морского колледжа США, проделали удивительно полезную и качественную работу. Приятно отметить, что эта работа велась под наблюдением МКК. Думаю, всем нам нужно сказать спасибо авторам за то, что они юридически четко, с педантичной юридической аргументацией, качественной библиографией, сформулировали эту сложную гуманитарно-правовую проблему перед государствами, политиками и военной аристократией. Заслуга авторов состоит в том, что они, выделив 95 основных принципов международного гуманитарного права, попытались найти их применение к регулированию военных операций в киберпространстве.
Таллиннское наставление – это не военно-штабной документ и, конечно же, не план боевого применения кибероружия, это научный труд – «продукт группы независимых экспертов, действующих исключительно в их личном качестве».[2] Его можно рассматривать как отправную точку для дальнейшей глобальной дискуссии по этой проблеме. Более того, мне кажется, что основной лейтмотив этого труда – применимость гуманитарно-правовых принципов к киберпространству – мог бы быть положен в основу для начала реального переговорного процесса и не только в рамках НАТО.
Тем не менее, хотелось бы обратить внимание на ряд существенных недостатков Таллиннского руководства. Главный его недостаток в том, что в нем с порога отвергнута идея разработки «новой области» правового регулирования[3], для которой далеко не всегда применимы старые методы регламентации.
1. Сфера правового регулирования неоправданно сужена только отношениями военного времени – jus ad bellum или jus in bello. Это значит, что из сферы гуманитарного права вычеркнута самая интересная часть – предотвращение кибервойны. Кроме того, границы состояния кибервойны и состояния обычной «огнестрельной» войны физически не совпадают. Мы не знаем, что такое кбермир, есть он сейчас или нет неизвестно. По моей гипотезе, сейчас мы находится в состоянии кибервойны всех против всех. Никакие самые разрушительные кибероперации сейчас никак не связаны с юридическим фактом начала войны – casusbelli или casusfoederis. Поэтому попытка урегулировать эти отношения правом, применяемым только после того, когда возникнет состояние войны между государствами, превращает саму идею правового регулирования в фикцию. В этом случае праву достается лишь малая часть отношений, которые могли быть урегулированы. В Таллиннском наставлении это предложено тривиальным способом – «натягивания» старых норм на новое средство ведения войны. Думается, что для сложного явления неприемлемо такое упрощенчество.
Для того, чтобы понять правовую природу кибервойны предстоит ответить на многие новые вопросы. Прежде всего, нужно понять природу этого явления, и создать соответствующую ему теорию правового регулирования. Только тогда мы можем двигаться дальше, подчиняя правовое регулирование гуманитарным ценностям. Для того, чтобы понять, что такое право кибервойны, нужно, как минимум, знать, что такое кибермир. На сегодня мы этого не знаем. В киберпространстве цивилизация как бы вернулась в тот виток истории, когда война считается естественным состоянием. Ведь сегодня любое массированное применение самых изощренных и разрушительных методик киберпротивоборства считается естественным состоянием свободы информации.
Последствия такого невнимания плачевны. Люди всё более озабочены кибертерроризмом, киберпреступностью, кибератакам на финансовых рынках и на социально-политические устои общественного покоя. Теория военных действий в киберпространстве – это частично попытка ответить на этот вопрос, как от неуловимых электронных импульсов мы переходим к значимым физическим воздействиям политики и силы в международной системе? Теория киберразума, которую еще предстоит создать – это в значительной степени попытка ответить на вопрос, как умственная реальность, мир сознания, намерений и других умственных воздействий в киберсистеме, вписывается в мир, состоящий полностью из физических и юридических лиц, государственной политики и её силовых проявлений.
Путь в разработку гуманитарных стандартов кибервойн лежит через социальную реальность. Через правовое понимание того, как объективный мир капитала, собственности, власти, выборов, игр, развлечений и правосудия зависит от виртуального мира, который состоит полностью из нефизических воздействий, не силовых актов, но, тем не мене, в котором распределенные кибервоздействия организуются в угрозы цивилизации.
Следовательно, гуманизация такого правового являения, которое не было известно в 1949 и 77 года, когда формулировались основные принципы гуманитарного права, должна идти не от прежних абстрактных догм, а от реальных, физических закономерностей киберпространства, которое не знает границы «до» и «после» начала войны. Киберпространство живет импульсами и их воздействием в физических величинах – байтах, битах, ваттах и т.п. Оно живет и действует как умственно-волевое управление программами, данными коммуникациями и аппаратурой. Следовательно, сфера его применения не укладывается в момент открытия и прекращения состояния войны между государствами. Она намного шире. И поэтому, право должно ее определить, исходя из физических параметров мощности и силы применения кибероружия, по-новому квалифицируя состояние войны.
2. Предмет правового регулирования кибервойны отличается от обычных способов ведения войны. К сожалению, в Таллиннском наставлении авторы исходили из того, что нет разницы между применением бомб или ракет и компьютера. Это не так, хотя с виду одна и та же кнопка компьютера может управлять и бомбой и кибератакой, но в действительности кибервойна – это совершенно повое состояние имнфо-коммуникации. Это не просто применение компьютерного «железа» - это еще и «софт» - синтез мыслительной и производительной активности. Пуля, ракета и другие традиционные средства войны имеют предсказуемые и локальные свойства поражения. Кибероружие действует тотально и непредсказуемо, оно может нарушить любые жизненно важные социальные системы вне причинной связи «выстрел-цель». Кибероружие в случае его применения неизвестно куда попадёт и когда выстрелит. Поэтому правовое регулирование этого предмета должно соответствовать его природе. Мало запретить применение кибероружия – гораздо важнее определить систему «фильтров» на всех стадиях его появления от разработки – до применения. Только распределенное и разноуровневое правовое регулирование в комплексе и в системе может воздействовать на этот предмет. Поэтому к нему не подходит «линейная» логика обычного права на случай мира или на случай войны, тут нужна совершенно новая логика правовой регламентации.
3. Особенности кибервойны не охватываются традиционной структурой гуманитарного права. Применяя структурную кальку женевского конвенционного инструментария к кибервойне, авторы Таллиннского наставления, зашли в тупик, упершись в несущественные аспекты для кибервойны. Например, они характеризуют кибероперации, применительно к шпионажу[4], блокаде[5], детям[6], журналистам[7], оккупации[8], нейтралитету[9] и др. объектам. Тем самым они создают фрагментированный набор бессистемных абстрактных пожеланий воюющим сторонам, но фактически они никак не направленных на ограничение антигуманных киберопераций. Ведь кибероперации никак не могут быть уложены рамки конвенционного перечня пространств, обстоятельств и лиц. Театр кибервойны глобален, его участники всё человечество, без различий шпион, ребенок или журналист.
Увлекшись абстрактным подгоном регламентации по шаблону права Женевы, в Таллиннском наставлении упущены действительно важные и лежащие на поверхности проблемы правой регламентации, например, такие как, электронное управление сознанием в целях войны, вторжение в частную жизнь, электронное «очипление» (маркировка) гражданского населения и комбатантов, похищение и уничтожение персональных данных – «электронной личности». Не поставлены вопросы военных операций против государственных информационных ресурсов, интеллектуальной и культурной собственности в киберпространстве. Нет понимания объектов критической инфраструктуры киберпространства, которая должна быть защищена усилиями всего человечества, независимо от того, есть война или её нет между отдельными странами.
4. Перспектива дальнейшей работы над законами кибервойны видится в том, что всё-таки нужно начинать не с пересказа Женевских конвенций, сдабривая его кибер-лексикой, а с создания качественно новой общей Хартии безопасности киберпространства, в которой, прежде всего, нужно определить правовое состояние – «кибермир» и «кибервойна». Далее регламентировать сферы применения права в киберпространстве, по кругу лиц и по видам технических телекоммуникационных и программных объектов. Регламентацию нужно вести от конкретных физических величин и математических понятий киберсистемы. Добиться хороших результатов в этой работе вполне можно, потому что, здесь возможен тот удачный синтез математической точности и юридического гуманизма, при котором у кибертерроризма и кибермилитаризма не остается шанса на правонарушения. Вполне возможно сделать так, чтобы соблюдение принципов гуманности гарантировала сама электроника. Она беспристрастна, политически не ангажирована и проверяема. В киберпространстве ничего не утаишь и не спрячешь, тем более, если речь идет о враждебных электронных акциях. Имея полномочия от государств, юристы и техники вполне способны урегулировать любое электронное отношение строго по закону, основываясь на оцифрованных фактах и электронных документах, зафиксированных в киберпространстве – доказательствах, которые невозможно подделать, подменить, исказить или потерять. Новая Хартия безопасности киберпространства должна сформировать безотказный и безошибочный процессуальный правопорядок квалификации любых враждебных действий, или несовместимых с универсальными принципами гуманизма и мирного сосуществования наций.
5. Начать двигаться в направлении создания такого документа, предлагается с киберпроекта. Удивительная штука интернет, он таит в себе не только угрозы, но и чудесные выгоды. Если раньше для выработки плана и процедуры переговоров нужно было включать неповоротливую рутину дипломатических согласований и нудной бумажной переписки, то теперь мы можем одним кликом мыши собрать всех заинтересованных ученых юристов и гуманистов, физиков и лириков, а также авторов Таллиннского манускрипта на общий электронный форум, где можно будет обсудить все идеи и провести всю подготовительную работу по выработке полноценного договора, хартии или конституции. Поэтому приглашаю всех коллег учредить такой киберфорум – интернет портал, на котором мы сможем сообща, в профессиональном диалоге вырабатывать международно-правовые рекомендации и проекты, способные избавить человечество от бедствий и ужасов кибервойны.